Неугасимый огонь - Страница 22

На лице Аристомена не дрогнул ни один мускул, но сердце забилось чаще.

– Я прикажу, чтобы папирусы, которые выдают тебе для письма, лучше проверяли, – сказала Мерит-Ра, глядя ему прямо в глаза.

Он коротко кивнул.

"Заметила. Что ж, только ребёнок бы не заметил".

– Давай начнём наш урок, – распорядилась правительница, – мы давно не занимались.

– Скажи, госпожа, – спокойным ровным голосом спросил Аристомен, – читая моё письмо, встретила ли ты незнакомые слова?

– Да, несколько. Как раз хотела, чтобы ты объяснил мне их значения.

Во время урока, отвечая на её вопросы, называя новые слова, записывая их на вощёной табличке, поправляя произношение царицы, Аристомен несколько раз ловил её внимательные взгляды. Подозревает и следит за его поведением, не выдаст ли себя хитрый эллин.

Он проколол папирус тонкой булавкой во множестве мест, но лишь небольшая часть крошечных отверстий расположилась прямо на буквах. Эта грубая тайнопись, изобретённая Энеем Тактиком, способна обмануть несведущего человека, но не Мерит-Ра, искушённую в подобных делах. Наверняка она папирус и над лампой подержала, ожидая, не проявятся ли слова между строк. Послание царица прочитать не смогла, но подозрения все же не отринула. Не отдаст письмо посланнице? Или решит поиграть в эту увлекательную игру, кто кого перехитрит?

– Скажи, Аристомен, что означают слова "акрея данон"?

Он ждал этого вопроса и ответил спокойно, следя за собственным голосом, предварив свои слова тщательно выдержанной паузой, не большой и не маленькой.

– Ты ошиблась в произношении, госпожа. Нет такого слова, "акрея". А "данон"... Может быть ты хотела сказать – "данос"? "Данос" означает – "сухой".

– Сухой?

– Да. Хорошо высушенный. Только так говорят редко, чаще используют слово "аникмос", имеющее то же значение.

– Похоже я действительно ошиблась, – согласилась Мерит.

– Бывает, – улыбнулся Аристомен, – ты имеешь большие способности к изучению языков. Сама знаешь – я коверкаю слова языка ремту гораздо сильнее.

Мерит кивнула, еле заметно нахмурившись. После урока она ещё некоторое время колебалась, но все же решила передать письмо Анхнофрет, дабы та вручила его писцам Александра, ведающим посланиями.

И месяца не прошло, как терпкий солёный ветер обдавал мелкими брызгами лицо Анхнофрет. Большая ладья, степенно покачиваясь на волнах Великой Зелени, приближалась к берегам Киццувадны. Возле Алаши навстречу пару раз попались эллинские корабли. Их тут теперь много, чувствуют себя, как дома.

– Все или ничего... – прошептала Анхнофрет, глядя, как из воды выпрыгивают дельфины, вечные спутники кораблей.

Огненный, ослепительно сияющий диск, вынырнув из утренней дымки, в которой тонул далёкий берег Яхмада, щедро разлил брызги золота по бескрайней равнине моря, что, пробуждаясь ото сна, неспешно сбрасывала серо-голубые одежды и облекалась в небесную синеву.

"Все или ничего"...

Лучше бы вышло "все". Успех задания Анхнофрет способен поднять оба царства до невиданных высот. В том она не сомневалась. Значит, должна постараться. Наизнанку вывернуться. Потрясти царя Александра. Заинтересовать.

Она мучительно обдумывала свои слова, какие скажет при встрече и те, что будет говорить в дальнейшем, изо дня в день. Сердилась на себя, ибо видела в них наигранность, пафос, способный оттолкнуть. И придумывала новые. Ещё не знакомая с царём, она ежеминутно размышляла, как подойти к нему, как обаять. Что ему нравится, что он не выносит. Никто не мог ей этого рассказать, разве что Аристомен, но она побоялась расспрашивать эллина. Ограничилась лишь наиболее безобидными вопросами. Что следует знать любому послу о принимающей стороне.

"Все или ничего", с каждым ударом сердца, подобно кинжалу, впивалось в грудь Хранительницы глубже и глубже...

3. Родина

Аргос, месяцем ранее

Колесница остановилась у подножия холма. Здесь уже ожидали две упряжки, а на вершине стояло несколько человек. Тело одного из них прикрывали громоздкие бронзовые доспехи, напоминавшие колокол. Остальные воины не имели брони, и одеты были в одни лишь набедренные повязки. Правда, на головах у всех конические шлемы, набранные из изогнутых пластинок, бывших когда-то кабаньими клыками.

Полуголый возница посторонился, колесничий воин, тоже облачённый в броню, но совершенно иную, напоминавшую рыбью чешую, спрыгнул на землю и проворно взобрался на вершину холма.

– Ты видел моего отца, Этевокрей?

Воин в колоколовидном панцире кивнул.

– Да, пасиреу. Твой дед тоже с ними, хотя видно, что едва стоит на ногах. Только что его колесница проезжала перед воинством.

– Значит, Кокаро Черноногий всё-таки решил умереть не в собственной постели, – злобно прошипел молодой царь Абаното.

– Едва ли он ищет смерти, пасиреу, – возразил Этевокрей, – их очень много. И это уже не междоусобица народа перасгон. Смотри, они привели с собой ахеев.

– Вижу, – процедил Абаното, – не удивлюсь, если сам Поредоро в их рядах.

– Уж "драконьи зубы" точно там. Вон они, по правую руку от нас.

На расстоянии трёх-четырёх полётов стрелы к северо-западу от холма выстроилось войско. Огромное войско. Этевокрей не помнил, чтобы ахеи когда-либо собирали такое, а уж Кокаро тем более. Последние десять лет Черноногий просидел безвылазно в далёкой западной полунищей Арое и воинов с ним оставалось всего человек сто. А тут около трёх тысяч. Откуда их столько? Такое возможно, только если объединились сразу несколько царей. Но Этевокрей прекрасно знал, что это условие невыполнимо. Всякий сам за себя, а друг на друга они волками смотрят.